Геометрию я учила и сдавала на выпускном экзамене в общеобразовательной 10-ти летней школе Советского Союза.
В Советском Союзе, где не было безработицы, бомжей, беспризорников, голода...
И даже мысль об этих явлениях казалась нереальной дикостью.
Тогда, в Советском Союзе образование было тотальным, общедоступным и абсолютно бесплатным.
Учились все дети. Все.
Преподавали алгебру, геометрию, языки (родной и иностранные), литературу (отечественную и зарубежную), физику, химию, историю, географию, музыку, изобразительное искусство, черчение, астрономию, физическую культуру, начальную военную подготовку, автомобильное дело и даже гражданскую оборону (на всякий случай). Всем, в обязательном порядке.
Сейчас очень модно ругать Советский Союз, сейчас не все знают кто такой граф Толстой, некоторые думают, что Бетховен - это собака из популярного фильма, но зато умеют делать совместные закупки на алиэкс*****.
Образование в Советском Союзе было отличным для бесплатного, по нынешним временам, просто блестящим.
И лучшие учителя.
Я любила учиться. На экзамене по геометрии мне достался билет № 9 - Теорема Пифагора.
Счастливая случайность.
Именно этот билет я знала лучше остальных и сдала геометрию на "отлично", 5 баллов (высший балл).
Люблю Пифагора. И верю в вас. Понимаете?
И давайте не беспокоить судьбу по пустякам.
"Я боюсь голода, ненавижу его и боюсь. Он — искажение человека. Это трагическое, но и пошлейшее чувство не щадит самых нежных корней души. Настоящую мысль голод подменяет фальшивой мыслью, — ее образ тот же, только с другим качеством. "Я остаюсь честным, — говорит человек, голодающий жестоко и долго, — потому что я люблю честность; но я только один раз убью (украду, солгу), потому что это необходимо ради возможности в дальнейшем оставаться честным". Мнение людей, самоуважение, страдания близких существуют, но как потерянная монета: она есть и ее нет. Хитрость, лукавство, цепкость — все служит пищеварению. Дети съедят вполовину кашу, выданную в столовой, пока донесут домой; администрация столовой скрадет, больницы — скрадет, склада — скрадет. Глава семейства режет в кладовой хлеб и тайно пожирает его, стараясь не зашуметь. С ненавистью встречают знакомого, пришедшего на жалкий пар нищей, героически добытой трапезы. Но это не худшее, так как оно из леса; хуже, когда старательно загримированная кукла, очень похожая на меня (тебя, его...) нагло вытесняет душу из ослабевшего тела и радостно бежит за куском, твердо и вдруг уверившись, что она — то и есть тот человек, какого она зацапала. Тот потерял уже все, все исказил: вкусы, желания, мысли и свои истины. У каждого человека есть свои истины. И он упорно говорит: "Я, я, я", — подразумевая куклу, которая твердит то же и с тем же смыслом. Я не раз испытывал, глядя на сыры, окорока или хлебы, почти духовное перевоплощение этих "калорий"; они казались исписанными парадоксами, метафорами, тончайшими аргументами самых праздничных, светлых тонов; их логический вес равнялся количеству фунтов. И даже был этический аромат, то есть собственное голодное вожделение. — Очевидно, — говорил я, — так естественен, разумен, так прост путь от прилавка к желудку... Да, это бывало, со всей ложной искренностью таких умопомрачений, а потому я, как сказал, голода не люблю. Как раз теперь встречаю я странно построенных людей с очень живым напоминанием об осьмушке овса. Это воспоминание переломилось у них на романтический лад, и я не понимаю сей музыкальной вибрации. Ее можно рассматривать как оригинальный цинизм. Пример: стоя перед зеркалом, один человек влепляет себе умеренную пощечину. Это — неуважение к себе. Если такой опыт произведен публично, — он означает неуважение и к себе, и к другим."
